Глупо, примитивно... как будто не думая и совсем лень... и это застрявшее "на самом деле", изредка заменяемое на долгое "Ээээ". По-прежнему помню, но важно, чтобы было непонятно. И только стоит сказать, как есть, сразу возникает это заплесневевшее "что случилось?" Сложно путать мысли в пучки еще более бессмысленных слов, но чтобы изобретать новое, нужно уметь восхищаться бесконечным, как будто оно могло бы уложиться в конечном пространстве темных коридоров со странным запахом изо рта. Красиво... пафосно, а что за ним? А за какой тенью скрывается трагедия?

Почему бы не заняться виртуальным сексом с каким-нибудь вурдалаком, который угощает бананами в поездах мало знакомых девушек и видит философию в рассказах Веллера?

Делать тон голоса все тише и печальнее, чтобы он заметил, что я чего-то хочу. А что ему? Уметь делать людей счастливыми и лгать, чтобы научиться делать больно, настолько больно, чтобы они запомнили эту боль, как самое сильное впечатление среди замерзших в луже осенних листьев...

А тебе казалось... ха! я придумала... чтобы тебе казалось... но когда ты сказал, знаешь, я передумала, я буду играть другую роль: сливочное солнце, таящее в шоколадном сне.

Я не хочу тебя видеть - устала, но я задрожала, когда ты сказал, что все обошлось... Я вспомнила апрельское утро, телефонный звонок и сонные разговор с мамой у холодильника, один раз дрогнуло тук! и я вернулась, я ловила мысль ртом, пыталась понять... почему большие снежинки не залетают в рот, а небо по-прежнему безмятежно? Я готова пережить снова, только бы coffe&cigarettes...

черно-белые или сине-белые, а может, сливочно-шоколадные, просто кровавые?







Простыни вод под брюхом были.

Их рвал на волны белый зуб.

Был вой трубы - как будто лили

любовь и похоть медью труб.

Прижались лодки в люльках входов

к сосцам железных матерей.

В ушах оглохших пароходов

горели серьги якорей.